Рене Фалле - Капустный суп [La Soupe Aux Choux]
— Слышите? — пробормотал Ван-Шлембрук-отец. — Зовут на помощь, стреляют из ружья! Наш долг отправиться на место преступления, ибо это настоящее преступление.
— Чего-то я в толк не возьму, — буркнул ошалевший Глод. — Сроду у нас никаких убийц не водилось.
— Достаточно и одного, мсье Ратинье. Пойдемте туда все вместе.
Представители коренного населения поплелись за бельгийцами, добрались до дороги, где повстречали обоих Рубьо и Амели Пуланжар; они тоже спешили к Старому Хлеву. Навстречу им со всех ног бросился Рике:
— Папа! Папа! Это прадедушка! Антуан Рубьо побледнел:
— Прадедушка? Что же он наделал? В прабабушку стрелял?
— Нет. Надел каску, взял твое ружье и пошел убивать немцев.
— Немцев? — не помня себя от изумления, повторил Жан-Мари. — Каких таких немцев? Да немцев здесь давно нету.
— Коли их нету, то, надо полагать, еще будут, — заметил Бомбастый просто так, чтобы что-то сказать.
Пока Рике объяснял, в чем дело, Амели Пуланжар восторженно била в ладошки и нежным голоском выводила:
Боши, боши, дураки,Вырвем вам все потрохи!
— Да заткнись ты, дурында, — прикрикнул на нее Жан-Мари. — Если отец хоть одного уложит, неприятностей не оберешься. Небось подерьмовее будет, чем если бы в столовой кучу наложили!
Желая окончательно ему досадить, Глод изрек:
— Тут большой вины Блэза нет! А может, немецкие уланы у него под окнами как раз и набезобразили.
Жан-Мари сдержал себя и не ответил Глоду. Когда они подошли к луговине, откуда прозвучало еще два выстрела, с ними поравнялся синий автомобиль жандармерии. Из машины поспешно выпрыгнул бригадир Куссине в сопровождении троих жандармов. Бригадир обратился к Жану-Мари:
— Нам позвонила ваша матушка. Он хоть ни в кого не попал, надеюсь?
— Откуда же мне знать!
— Дробь мелкая, десятый номер, — уточнил Антуан.
— Это, конечно, лучше, чем крупная, но что за идиотская история? Где же он?
— Я его вижу! — завопил Рике, взобравшийся на капот жандармской машины. — Он метрах в двадцати от их прицепа, как раз у яблони.
Привстав на цыпочки, собравшиеся и впрямь разглядели ползущее по люцерне белое пятно фланелевого жилета и белое пятно подштанников.
— Мсье Рубьо, — загремел бригадир, — немедленно прекратите!
— Папа, — взмолился Жан-Мари, — кончай сейчас же свои идиотские штучки!
— От идиота слышу! — отрезал из люцерны Блэз.
— Спасает! Спасайт! — как эхо, раздались в ответ испуганные голоса невидимых отсюда Шопенгауэров.
— Блэз! Миленький мой Блэз! — пискнула Маргерита, пытаясь догнать стремительно продвигавшийся взвод.
— Заткнись, мать! — донесся издали ответ разбушевавшегося супруга, заглушенный новым выстрелом. Слышно было, как дробинки снова стеганули по машине, и тут чаша терпения Жана-Мари переполнилась:
— Небось не ты, старый бандит, будешь за убытки платить! Сейчас пойду и тебя оттуда за задницу вытащу!
Решительно перешагнув через колючую проволоку ограды, он бросился к луговине. Блэз сделал полный поворот, приложил ружье к плечу и выстрелил, не забыв при этом крикнуть:
— Не смей приближаться, коллаборационист!
Дробины просвистели у левого уха Жана-Мари, который счел более благоразумным спешно ретироваться. Зрители убедились, что он не убит. Зато бледен как мертвец.
— Преступник! В родного сына стрелять! До того довалялся в своем шезлонге, что совсем с ума спятил!
Вопреки явной очевидности, Антуан заступился за деда:
— Он в тебя вовсе не целился. Просто хотел напугать.
— Еще бы он целился! — проворчал Жан-Мари, презрев насмешливый взгляд Глода, и молча проглотил обиду, не желая осложнять и без того сложное положение, в какое попало его семейство.
Один из жандармов обратился к бригадиру:
— Что нам делать, шеф?
— Как что делать?
— Мы могли бы тоже выстрелить. Бригадир Куссине даже задохся от гнева:
— Выстрелить?
— В воздух, чтобы его напугать.
— В воздух! В воздух! И по своему обыкновению влепить ему маслину прямо в лоб! А с такой накладкой, Мишалон, нас всех на каторгу в Гвиану переведут, поближе к неграм! Может, вам это и улыбается, а мне вот нет. Как сейчас вижу: «Жандармы убили как собаку восьмидесятипятилетнего ветерана первой мировой войны».
Услышав страшное предсказание, жандармы задрожали один за другим, сообразно живости воображения каждого. Бомбастый проворчал:
— Глод прав, Блэза просто раздразнили. Если он и прикончит двух-трех фрицев, сами власти будут виноваты — зачем позволяют немцам оккупировать нас, как в сороковом… В четырнадцатом небось велено было их всех подряд бить, а нынче, видишь ли, запрещено; как же вы хотите, чтобы папаша Блэз в таких делах разбирался?
Куссине сухо прервал его речь:
— А вас не спрашивают, мсье Шерасс.
— Я только хочу, чтобы вы поняли, бригадир…
— … то, что от вас, как и всегда, разит спиртным? Я уже это понял. Помолчите-ка лучше. — Бригадир повернулся к Антуану: — Если я не ошибаюсь, дедушка взял ваш патронташ. Сколько там было патронов?
После недолгого раздумья Антуан заявил:
— Десять, от силы двенадцать. Наверняка не больше. Судя по тому, что мы слышали, восемь он уже расстрелял.
— Тогда, значит, подождем, пока он их все не расстреляет. Единственное, что нам остается делать.
Не простивший обиды Сизисс шепнул на ухо Глоду:
— Слышал, как он со мной разговаривал, этот медведь сволочной? Как с пьянчужкой! Я ему докажу, что никакой я не пьянчужка.
— Решил, что ли, бросить пить? — испуганно спросил Глод.
— Да нет! Вот возьму и напишу жалобу префекту, без единой орфографической ошибочки напишу, и тогда увидим… Два выстрела прервали его сетования.
— Десять! — воскликнул бригадир.
Уткнувшись носом в одуванчики, папаша Блэз попытался было перезарядить ружье, но обнаружил недостаток боеприпасов.
— Ух, черт возьми, — в отчаянии возопил старец, — только два патрона для этого отродья осталось! А ведь хорошо бы им в морду еще с десяток влепить, иначе уцелевшие не сдадутся, не вылезут из укрытия с поднятыми руками, не захнычут: «Камрад! Камрад! Не стреляйт!»
Вопреки благоприятному курсу валюты, Карлу Шопенгауэру с его семейством показалось, что они сидят на корточках среди руин Старого Хлева уже целую вечность и что лучезарное Бурбонне вдруг каким-то чудом превратилось в некий филиал Сталинграда. Берта тихонько всхлипывала. Фриду била дрожь, ей вспомнилось дело Доминичи и его жертвы.
— Это англичане, — сказал Карл, желая подбодрить супругу.
Спрятавшийся за бревно его сын Франц вдруг заметил, как по люцерне ползет некое привидение, некий безумец, паливший по ним. Недолго думая, Франц схватил пригоршню камушков и со всего размаху бросил их в направлении призрака. Три камушка один за другим стукнули по каске атакующего.
— Гранаты! — завопил Блэз и выстрелил туда, где стоял юный Франц.
А тот едва успел зарыться в сенную труху, иначе не миновать бы ему заряда дроби.
— Двенадцать, — сосчитал Антуан, — теперь все в порядке.
— Всем оставаться на месте, — скомандовал бригадир, — это наше ремесло — жертвовать жизнью. А вовсе не ваше.
В сопровождении троих жандармов-пехотинцев он смело вступил на луг. Старик Блэз поднялся на ноги, готовый к штыковой атаке, будь только у него штык, но тут он заметил жандармов. Ликующий ветеран сорвал с головы каску и стал весело размахивать ею над головой:.
— Слава те, господи! Подкрепление идет! Вы вовремя подошли, ребятушки! Перед вами сорок второй пехотный полк! Дуамон! Да здравствует Петэн! Да здравствует Клемансо! Вперед, на пруссаков!
— Не трогайте его, — шепнул Куссине своим подчиненными громко крикнул: — Добрый день, мсье Рубьо! Как бы вы не простудились, бегая по росе.
— Плевал я на простуду, — высокомерно изрекла главная военная сила Гурдифло, — надо этих бошей отсюда вышибить.
— Они уже отошли, мсье Рубьо. Бегут в беспорядке по дороге на Жалиньи.
Старик жестом отчаяния бросил в люцерну ружье.
— Трусы! А ведь на их стороне было численное преимущество, как и всегда, впрочем. Не изменились, бурдюки, ни чуточку не изменились!
Тут приблизились все Рубьо, все Ван-Шлембруки, Глод, Сизисс и Амели Пуланжар и окружили мужественного воина. Жан-Мари еще не отошел от злобы.
— Не знаю, почему бы мне не влепить тебе здоровую оплеуху, старый ты шут! Да застегни ширинку, а то твой военный крест виден.
На что утомленный своими воинскими подвигами Блэз ответил:
— Это пустяки, Жан-Мари. Сущие пустяки. Я выполнил свой долг.
Только сейчас собравшиеся смекнули, что старик все равно ничего не поймет, что бы ему ни говорили. Антуан и Маргерита подхватили его под руки и осторожно повели домой, ласково посулив дать ему за доблесть стопочку спиртного.
